— Эта бледная новобрачная должна была иметь важные причины, чтобы бежать таким образом, — заметил один из гостей.
На Беранже было страшно смотреть. Он сорвал кольцо, привешенное к пергаменту и надел его на свой мизинец.
— Живая или мертвая, но ты опять наденешь его, так как ты моя жена! — пробормотал он, как ураган сбегая с лестницы.
Я машинально следовал за ним. На дворе царили шум и суета, но хриплый и неузнаваемый голос барона покрывал все.
— Выпустите охотничьих собак! Да пусть пикеры (Пикер — в псовой охоте: псарь, вожатый гончих.) присоединятся к воинам и конюшим! — рычал он. — Живей!.. Мою лошадь, ради всех демонов ада!.. Мы поохотимся за тобой, моя белая серна. Да сохранит Бог того, кто спрячет ее или даст ей убежище! Будь то хоть сто человек — я их повешу!
Ужас и отчаяние придали мне мужество.
Пока на шею собакам привешивали куски платья Анжелы, я приказал, чтобы и мне также привели лошадь.
Вскакивая на лошадь, Беранже заметил меня и вскричал:
— Вы тоже с нами, отец Амбруаз? Зачем? Мы обойдемся и без вашего благословения!
С этими словами он помчался вперед. Собаки тотчас же напали на след, и мы поскакали за ними к лесу, замыкавшему со всех сторон горизонт. Однако, вся ночь прошла в тщетных поисках, и я уже начал надеяться, что несчастной Анжеле удалось ускользнуть от нашего преследования. Барон был обескуражен. Он, казалось, постарел и обильный пот орошал его искаженное и бледное лицо.
Вдруг собаки подали голос, и охота началась с новой энергией. Наконец, мы выехали на большую прогалину, среди которой стояла лачуга угольщика. К ней — то с громким лаем и направилась свора.
— А! — вскричал Беранже. — Наконец — то! Подожгите нору и выгоните оттуда крыс!
В эту минуту из лачуги выбежали двое мужчин в почерневшей одежде. Один из них нес на руках женщину, в которой я узнал Анжелу. Но едва он сделал несколько шагов, как споткнулся о корень и упал.
— Спасайтесь, добрый человек, или вы погибли! — вскричала молодая женщина. Бедняги, как тени, скрылись в лесной чаще.
Начинало светать. Теперь, при бледном утреннем свете, мы ясно могли разглядеть Анжелу. Она была бледна, как смерть, но имела решительный вид.
— Схватите ее и принесите ко мне! — крикнул барон.
Так как солдаты отступили назад перед пылающим взором молодой женщины, Беранже заставил свою лошадь сделать скачок вперед и сурово повторил:
— Сейчас схватить ее или я всех вас повешу, негодяи!
— Беранже! Ведь это твоя жена! Ради Бога, приди в себя! — вскричал я, цепляясь за его рукав.
Нерешительно и опасаясь ее ранить, воины приблизились к молодой женщине.
— Сдайтесь, благородная дама! — с мольбой воскликнул один из воинов.
Но прежде чем кто — нибудь мог угадать ее намерение, Анжела бросилась под ноги лошади Беранже и вскричала:
— Убей меня прежде, чем овладеть мной!
Крик ужаса сорвался с бледных губ барона. Не будучи в силах справиться с испуганной лошадью, он боялся раздавить молодую женщину. Желая, вероятно, заставить ее отступить, он поднял лошадь на дыбы и со страшной силой ударил бичем Анжелу, фигура которой смутно виднелась в туче пыли. Затем, сделав пируэт, он заставил свою лошадь сделать скачок в сторону…
Сдавленный крик Алисы прервал чтеца. Молодая женщина слушала со все возраставшим интересом. При описании последнего эпизода она смертельно побледнела, и у нее невольно вырвался возглас, заставивший замолчать барона.
Глаза всех обратились на Алису.
— Боже мой, Алиса! У тебя такой расстроенный вид, будто ты сама была под копытами лошади злого барона! — вскричала Марион. — Признаюсь, на меня эта сцена тоже произвела сильное впечатление, но все — таки не следует принимать так близко к сердцу это далекое прошлое.
— Ты права, Марион! Прошу всех простить мне, что я прервала дядю на самом интересном месте, — ответила, краснея, Алиса. — Рассказ об этом эпизоде произвел на меня такое сильное впечатление, что мне показалось, что я вижу эту прогалину, лачугу, угольщика, вооруженных людей и, в двух шагах от себя, зловещее лицо человека, труп которого мы недавно видели. Он устремил на меня такой ужасный взгляд, что я невольно вскрикнула и почувствовала безумную ненависть к этому воображаемомусуществу.
Когда вопрос касался Мариам, Ренуар слушал с сосредоточенным интересом и выказывал сильное нервное возбуждение. Теперь он устремил на Алису свой сверкающий взор, придававший такое странное выражение его физиономии.
— Воображаемому! — насмешливо повторил он. — Каким образом, маркиза, это грубое и бесчестное лицо может быть воображаемым, если эта древняя хроника раскрывает его злодейства, а его тело покоится в ста шагах от вас.
— Я хотела только сказать, что в ту минуту, когда мне казалось, что я вижу эту сцену, барон был для меня воображаемым видением.
— Мне кажется, что все вы немного пристрастно судите моего предка. В пятнадцатом веке нравы были совсем иные и оскорбление, нанесенное публично бегством жены, могло страшно взбесить его и довести до крайности, — заметил Беранже. Он был очень бледен и кусал свои усы.
Ренуар тотчас же обернулся к нему и в глазах его вспыхнуло выражение ненависти и насмешки.
— Фи, маркиз! — вскричала в эту минуту Марион. — Что побуждает вас защищать этого грубого и недостойного рыцаря, который вместо того, чтобы уважать и защищать женщин, грубо оскорбляет свою жену?
Прежде чем маркиз успел ответить, Ренуар насмешливо заметил:
— Может быть, желание маркиза де Верделе оправдать дурные поступки покойного барона Беранже проистекает из весьма естественного, законного и извинительного чувства. Впрочем, я не хочу вдаваться в рассмотрение этого вопроса. Я думаю только, что нравы пятнадцатого столетия гораздо менее отличаются от современных, чем обыкновенно принято говорить. Изменилась только манера действовать. И в наше время можно так же безнаказанно оскорблять и унижать женщину и нравственно избивать ее, как и тогда.